М.ФИЛЬ. «ИСЛАМСКИЙ ФАКТОР» В ОБЛАСТЯХ ЦЕНТРАЛЬНОЙ РОССИИ: ВЗГЛЯД ЧИНОВНИКОВ

В июле-августе 2005 года автором данной статьи был проведен экспертный опрос, посвященный выявлению характера политического участия исламских общин Центрального федерального округа и оценке их конфликтного потенциала.

В опросе приняли участие представители всех регионов ЦФО, кроме Москвы и Московской области, так как этноконфессиональная ситуация в этих субъектах Федерации отличается в сторону большей сложности и может стать темой отдельного исследования.

В качестве экспертов автором были выбраны представители областных администраций, курирующие вопросы взаимодействия с религиозными организациями, так как одной из основных задач настоящего исследования было выявить мнения представителей исполнительной власти «на местах» относительно проблемы «исламского фактора», о которой на протяжении последних лет настойчиво говорят и пишут многие журналисты и ученые.

Выбор 16 областей ЦФО в качестве объекта изучения политической активности мусульманских организаций не случаен . Он связан с тем, что в российской научной практике влияние ислама на политическую жизнь традиционно признается чертой так называемых мусульманских регионов РФ (Татарстан, Башкортостан, республики Северного Кавказа и др.). В то же время на фоне активизации миграционных процессов внутри страны было бы ошибочным считать, а тем более строить государственную политику, исходя из того, что граждане, исповедующие ислам, в основном локализуются в рамках территорий их традиционного проживания. То, что влияние мусульманских общин на политическую жизнь регионов Центральной России не слишком проявлено, не означает, что процессы институционализации и деятельности этих объединений могут находиться за рамками поля зрения органов государственной власти, которые, по логике вещей, должны обладать достаточно совершенной системой сбора и анализа информации о происходящем.

При формировании программы данного исследования были выдвинуты следующие гипотетические положения:

1. Мусульманские общины пока не являются активными участниками политической жизни в регионах ЦФО (в качестве самостоятельных субъектов).

2. Участие представителей мусульманских общин в политических акциях обусловлено не конфессиональными, а экономическими, социальными и этническими мотивациями.

3. Интересы мусульманских общин регионов ЦФО замкнуты в границах территорий и в основном направлены на материально-культурную сферу.

4. Региональные органы власти в целом, плохо осведомлены о процессах, происходящих внутри мусульманских общин, что затрудняет прогнозирование развития ситуации.

В результате проведения опроса все высказанные предположения практически подтвердились, но в то же время был выявлен ряд нюансов, крайне важных для правильного понимания проблемы.

Общие оценки ситуации. Для того чтобы изначально определить подходы респондентов к решению возложенных на них задач, им было предложено выбрать из трех утверждений, отражающих наиболее распространенные точки зрения на место религий в современном российском обществе, то, которое они разделяют. Так как религиозный фактор всегда в той или иной степени связан с этнической самоидентификацией человека, нами были подобраны выражения, также затрагивающие статус национальностей в российском государстве.

Первая точка зрения: «Россия – светское государство с единой гражданской нацией» принадлежит директору Института этнологии и антропологии РАН, бывшему министру по делам национальностей РФ и одному из разработчиков нового проекта Концепции государственной национальной политики В. А. Тишкову. Вторая фраза: «Россия – многоконфессиональная и многонациональная страна» была неоднократно озвучена президентом В. В. Путиным и отражает официальную позицию российских властей по вопросу о статусе религий и этносов. Третья точка зрения: «Россия – это православная страна с национальными и религиозными меньшинствами», наиболее провокационная по своему смыслу, была высказана главным «политтехнологом» крупнейшей религиозной организации России – РПЦ – митрополитом Смоленским и Калининградским Кириллом (Гундяевым) .

Основная часть респондентов – 88% – солидаризировалась с точкой зрения президента, 12% поддержали позицию В. А. Тишкова, точку зрения митрополита Кирилла не выбрал никто. Тот факт, что большинство экспертов разделяют официальную позицию властей, безусловно, является положительным обстоятельством. В то же время данные опроса вновь демонстрируют несостоятельность попыток построения «конфессиональной иерархии» (с опорой на государственную власть), периодически предпринимаемые представителями наиболее многочисленной конфессии страны.

Отношение к религиозности населения у подавляющего большинства экспертов в целом положительное. Возможно, это связано со спецификой их деятельности, так как человеку свойственно с большей симпатией относиться к предмету своей работы. По мнению 75% респондентов, за последние 10 лет истинная религиозность граждан значительно возросла, 25% думают, что обращение значительной части россиян к вере носит формальный характер, но утверждение, что население нашей страны в массе своей остается атеистическим не разделяет никто.

Оценки влияния религиозных организаций на социально-политическую обстановку в «родных» областях экспертов отличаются большей сдержанностью: 63% оценивают его как положительное (с определенными оговорками), 31% – как нейтральное, 6% затруднились ответить на этот вопрос. Следовательно, более тесное соприкосновение с деятельностью религиозных объединений подталкивает чиновников к тому, чтобы оценивать их деятельность более рационально, а, следовательно, менее однозначно.

Опираясь на сказанное выше, можно сделать вывод, что чиновники, по долгу службы курирующие сферу этноконфессиональных отношений в регионах ЦФО, разделяют основополагающие принципы государственной политики в области конфессиональных и национальных отношений, но сталкиваются с определенными трудностями при их практической реализации. О том, в чем это проявляется, речь пойдет в дальнейшем. Политическая активность и конфликтный потенциал мусульманских общин. В большинстве областей Центрального федерального округа мусульманские общины находятся в стадии становления, поэтому еще рано судить о характере их политического участия, что подтверждают и данные опроса: 69% экспертов оценивают легальную политическую активность мусульманских объединений как низкую, а 31% – как среднюю. Анализируя эти показатели, надо понимать, что под «политической активностью» большинство экспертов подразумевают скорее участие мусульманских лидеров в общественной жизни (в виде членства в различных совещательных органах, чем в политической деятельности как таковой) . То, как значительная часть экспертов характеризует мусульманские общины своих областей, говорит само за себя: «Сами не знают, чего хотят», «Разрознены», «Не сведущи». В ряде регионов ЦФО нет ни одной зарегистрированной религиозной организации мусульман (Белгородская и Брянская области).

Большинство экспертов отмечают, что заметных форм сотрудничества между политическими объединениями и мусульманскими общинами в их регионах не наблюдается. Участие мусульман в политической деятельности носит частный характер и, как правило, определяется личными предпочтениями человека. Мусульманские общины вследствие их общей слабости не представляют большого интереса как электоральный ресурс ни для политических партий, ни для отдельных политиков. Большим вниманием активных участников политической борьбы пользуются национальные организации, хотя сотрудничество с ними обычно также не приносит существенного успеха на выборах.

В ходе опроса был выявлен единственный случай попытки регистрации политического объединения исламистской направленности. Накануне парламентских выборов 2003 года в г. Курске политическая партия «Истинные патриоты России – за гражданское общество», возникшая в 2002 году на основе общероссийского мусульманского общественного движения «Hyp» («Свет»), хотела зарегистрировать свое региональное отделение, чего сделать не удалось из-за того, что у учредителей были проблемы с документами (поддельные паспорта и др.).

На интересующую нас ситуацию очень сильно влияет значительная этническая раздробленность мусульманских общин: например, во Владимирской области существует пять этнических диаспор, исповедующих ислам, конфликт между которыми до недавнего времени затруднял решение вопроса о строительстве мечети. В силу упомянутых обстоятельств наибольшая вероятность конфликта существует не столько между мусульманами и приверженцами других вероисповеданий, сколько между «коренными» и вновь прибывшими мусульманами, поэтому проблема миграции занимает особое место в разговоре об оценке политического участия и конфликтного потенциала мусульманских общин. (В основном между татарами и представителями республик Северного и Южного Кавказа)

Сведения о числе мигрантов на территориях регионов ЦФО, предоставленные нашими экспертами, в основном опираются на официальную статистику УВД, поэтому заслуживают доверия с определенными оговорками. В то же время, по нашему мнению, формирование влиятельных мусульманских общин возможно в первую очередь в среде мигрантов, переживающих трудности периода адаптации к новым условиям. Можно предположить, что в областях, где процент названной категории мигрантов наиболее высок, в ближайшие годы может произойти формирование крупных мусульманских общин, претендующих на участие в политической жизни. Следовательно, уже сейчас именно в этих регионах существенное внимание должно уделяться сбору и анализу информации о процессах, происходящих в этнических диаспорах (в частности о генезисе религиозных объединений).

Мнение о взаимосвязи политической активности мусульманских общин с миграционными процессами подтверждают и данные опроса: 81% экспертов считают, что интенсифицировать политическое участие мусульманских объединений на территории их регионов может только рост числа мигрантов – «этнических мусульман». Значительно меньшая часть опрошенных – 19% – рассматривают в качестве стимула подобных процессов конфликты на этнической почве и целенаправленную работу политических партий в данном направлении.

Из предыдущего анализа ясно, что адресная работа политических партий с «мусульманским» электоратом на территориях интересующих нас регионов на данный момент не ведется. Посмотрим, как обстоят дела с конфликтами на этноконфессиональной основе.

Основная сложность подсчета количества этнических конфликтов заключается в трудности выявления непосредственно этнического компонента противостояния сторон. Как правило, различная религиозная и этническая принадлежность участников всегда является существенным отягощающим фактором, но редко когда – основной причиной возникновения конфликта. Еще одна проблема подсчета числа межэтнических конфликтов состоит в том, что сведения о них, как правило, основаны на данных УВД, то есть официально регистрируются только те конфликты, которые перешли в «горячую» фазу. При этом в оценке количества этноконфессиональных конфликтов совершенно не учитываются их социально-бытовые проявления, не подпадающие под юрисдикцию Уголовного кодекса РФ.

При анализе статистики о зарегистрированных конфликтах, имевших этноконфессиональный компонент, имевших место за последние пять лет, следует иметь в виду, что сотрудники органов власти не слишком охотно придают гласности сведения о конфликтах и противоречиях на вверенных им участках, поэтому реальная ситуация может отличаться в сторону большего числа конфликтных столкновений.

Достаточно интересным образом с приведенными данными коррелирует экспертная оценка конфликтного потенциала мусульманских общин изучаемых регионов, которая в обобщенном виде выглядят так: 44% экспертов оценивают его как средний и 56%- как низкий. На среднем уровне конфликтный потенциал мусульманских общин оценили представители Владимирской, Тверской, Смоленской, Воронежской, Брянской, Костромской и Тамбовской областей. Этот перечень только частично совпадает со списками областей, принявших наибольшее число мигрантов, и областей со средним уровнем этноконфликтности.

Следовательно, уровень конфликтности мусульманских общин регионов Центральной России определяется не только числом мигрантов – «этнических мусульман» и внешними проявлениями этноконфессиональных противоречий, но и рядом других факторов (деятельностью «неофициальных» религиозных лидеров, зарубежных проповедников и «спонсоров» и т. п.). Такое положение вещей заставляет еще раз акцентировать внимание на необходимости создания современных систем мониторинга этноконфессиональной ситуации даже в тех регионах РФ, положение в которых является внешне спокойным.

В свете вышеизложенного особо интересным представляется вопрос о том, по каким направлениям своей деятельности мусульманские общины преимущественно сотрудничают с органами власти и государственного управления (где можно искать возможности более тесного сотрудничества?).

Второе по значимости направление сотрудничества мусульманских религиозных объединений с органами власти – «разрешение конфликтных ситуаций» следует активно развивать в дальнейшем. То, что религиозные организации прибегают к посредничеству властей при разрешении внутри- и межконфессиональных споров, является положительным обстоятельством и демонстрирует достаточно высокий уровень доверия клерикальной общественности к власти, который следует всецело повышать и поддерживать. Хотя любые «заигрывания» представителей государства с определенными религиозно ориентированными группировками являются недопустимыми, примером чего может служить не вполне успешная политика федерального центра на Северном Кавказе.

Что касается «гуманитарных» направлений сотрудничества мусульманских общин и региональных органов власти, то они распространены не так сильно. Возможно, потому, что образовательная, а тем более благотворительная деятельность требует инвестиций как от государственных структур, так и от религиозных организаций. Мусульманские общины ЦФО пока к этому просто не готовы в силу своей общей организационной и финансовой слабости.

Обобщая материалы нашего экспертного опроса в разделе оценки политической активности и конфликтного потенциала мусульманских общин в регионах ЦФО, можно сделать следующие выводы:

• на рассматриваемой территории мусульманские общины находятся в стадии организационного и идеологического становления;

• при оценке конфликтного потенциала исламских общин следует учитывать не только объективные (число мигрантов, наличие конфликтов на этноконфессиональной почве), но и субъективные обстоятельства (влияние «неофициальных» религиозных лидеров и т. п.);

• политическая активность и конфликтный потенциал интересующих нас религиозных объединений на данный момент находятся на достаточно низком уровне;

• основным стимулом роста политической активности мусульманских общин ЦФО, по мнению экспертов, может стать их укрупнение за счет мигрантов из традиционно «мусульманских» регионов и стран;

• основными направлениями сотрудничества мусульманских общин с органами власти является строительство культовых зданий (как условие их успешной институциализации) и разрешение различных конфликтных ситуаций.

Из перечисленных выше тезисов следует, что построение оптимального сотрудничества между государством и мусульманскими религиозными объединениями во многом зависит от информационного обеспечения этого процесса. Описанию того, каким образом обстоят дела в данной сфере на текущий момент, посвящен следующий раздел.

Система сбора и анализа информации о проблеме. Опираясь на данные, полученные в ходе опроса, можно сделать вывод, что единых систем мониторинга этноконфессиональной ситуации (на уровне федеральных округов) на сегодня не существует. Ряд экспертов отметили тот факт, что после того как вопросы, связанные с миграцией, были переданы в ведение МВД, степень информированности сотрудников областных администраций, курирующих этноконфессиональные отношения, о социальных процессах, происходящих в среде мигрантов, еще более снизилась. На наш взгляд, это является следствием проблем в организации взаимодействия между различными государственными структурами.

На данный момент сбор информации о политической активности лидеров и членов мусульманских общин рассматриваемых нами регионов преимущественно осуществляется с помощью мониторинга ситуации, проводимого уполномоченными специалистами областных администраций совместно с правоохранительными органами (81% ответов). Проведение ежегодных социологических исследований на интересующую нас тему по инициативе областной администрации осуществляется только во Владимирской области, отличающейся от других более сложной этноконфликтной обстановкой.

Другие технологии сбора информации тоже распространены незначительно: мониторингу сообщений СМИ уделяют внимание только 12% респондентов, а сбору сведений с помощью личного общения с лидерами религиозных общин и этнических групп – 24%.

Что скрывается за абстрактной формулировкой «мониторинг ситуации совместно с правоохранительными органами»? По нашим данным, в большинстве случаев он представляет собой обобщение количественных показателей динамики этнического состава населения и сведений о произошедших конфликтах, имеющих этнокофессиональный компонент. При таком положении дел утверждения ряда представителей органов власти о том, что религиозная сфера жизни общества в их регионах развивается в конструктивном русле, выглядят несколько самоуверенно.

На вопрос «Располагаете ли вы информацией о наличии незарегистрированных мусульманских общин в вашем регионе?», являющийся ключевым для оценки степени контроля властей над ситуацией, так как именно неформальные религиозные объединения обладают наиболее высоким конфликтным потенциалом, утвердительно ответили только 19% опрошенных (причем некоторые из них признали, что владеют данной информацией не в полном объеме).

Из распределения ответов следует, что 62% респондентов не располагают информацией о названном типе религиозных объединений. На наш взгляд, это значительно затрудняет работу представителей исполнительной власти, курирующих этноконфессиональные отношения, в частности, процесс разработки целевых программ как регионального, так и федерального уровня. Безусловно, процесс сбора необходимой информации очень сложен и требует тесного взаимодействия всех ветвей власти, но ее наличие непосредственно влияет на степень безопасности российского общества в целом, так как крайне важно не столько бороться с уже существующей опасностью в лице религиозного экстремизма, сколько предотвращать возможность его появления.

В качестве аргументов против проведения специальных исследований на эту тему, как правило, выдвигаются два тезиса:

1. сбор такой информации можно рассматривать как посягательство на свободу вероисповедания и личные права граждан;

2. сбор такой информации в принципе труден по исполнению, так как лица, причастные к объекту исследования, в большинстве случаев не готовы к конструктивному взаимодействию, проблему представляет также процесс выявления этих лиц.

Первое возражение можно отвергнуть сразу, так как оно продиктовано эмоциями, а не реальными обстоятельствами. Та организация, которая добровольно не идет на контакт с органами власти, заведомо навлекает на себя подозрения в противоправной деятельности. В частности, согласно пункту 2 статьи 7 федерального закона «О свободе совести и о религиозных объединениях» (с изменениями на 29 июня 2004 года): «Граждане, образовавшие религиозную группу с намерением в дальнейшем преобразовать ее в религиозную организацию, уведомляют о ее создании и начале деятельности органы местного самоуправления», чего на практике, как правило, не происходит.

Следует особо отметить, что далеко не все официально незарегистрированные общины верующих преследуют противоправные цели. Поэтому одной из задач политики властей по отношению к религиозным объединениям и группам должно быть активное содействие их легализации и максимальной информационной открытости, потому что очень часто единственной причиной уклонения общины от официальной регистрации является низкий уровень доверия ее членов к органам власти. Это в особой степени относится к мусульманским общинам, так как «антитеррористическая кампания» последних лет воспринимается многими верующими как гонение на ислам, а некорректное употребление религиозных терминов («ваххабизм», «джамаат») в СМИ только укрепляет это ошибочное впечатление.

Второй обозначенный выше аргумент опровергнуть сложнее, так как специфика объекта исследования действительно создает дополнительные трудности. Правда, стоит сказать, что нельзя отказываться от решения тяжелых задач, если их возникновение продиктовано реальной необходимостью. Подробное рассмотрение существующих подходов к решению данной проблемы не входит в цели данной статьи, хотя следует отметить, что необходимый исследовательский инструментарий реально существует и применяется (в частности, в работе правоохранительных органов), но нуждается в определенной адаптации к специфике проблемы.

Подводя итоги анализа информации, представленной в данном блоке, следует отметить, что:

• представители органов власти, курирующие этноконфессиональные отношения в 16 регионах ЦФО, принявшие участие в экспертном опросе, частично информированы о положении дел во вверенной им сфере;

• отсутствие унифицированной научно обоснованной системы работы с информацией о деятельности религиозных общин значительно снижает эффективность действий органов власти, направленных на оптимизацию этноконфессиональных отношений;

• существует реальная необходимость проведения специальных исследований, в первую очередь направленных на оценку конфликтного потенциала религиозных организаций на территории регионов РФ. Методы работы с религиозными организациями. В результате нашего опроса выяснилось, что взаимодействие с религиозными объединениями, как правило, входит в компетенцию структурных подразделений, занимающихся организацией связей с общественностью, а иногда даже вопросами культуры (например, в Тульской области). Это во многом предопределяет характер политики областных администраций по отношению к религиозным общинам, в частности мусульманским, которая в основном сводится к регулярному проведению массовых мероприятий в рамках реализации таких проектов, как федеральная целевая программа «Формирование установок толерантного сознания и профилактика экстремизма в российском обществе» (2001-2005 гг.).

Исследователями неоднократно отмечалось то обстоятельство, что традиционный акцент на культурно-просветительском компоненте не является наиболее конструктивным моментом в работе властей с этническими и конфессиональными группами . Конечно, проведение акций, особенно массовых, привлекает внимание определенной части общественности и создает впечатление активной работы властей с религиозными и национальными организациями. Но в то же время практический эффект от единичных событий является поверхностным, если они не основаны на глубоком анализе ситуации и не вписаны в общую систему действий, направленных на оптимизацию этноконфессиональных отношений в конкретном регионе. Именно отсутствие системного подхода, на наш взгляд, является основным «узким местом» большинства целевых программ, связанных с интересующей нас темой. При этом следует отметить, что практика реализации подобных комплексов мероприятий еще не получила широкого распространения, хотя их необходимость уже осознана региональными властями.

Более 50% опрошенных не только задумывались над проблемой создания подобных программ, но и предпринимали практические шаги в данном направлении. В частности, сейчас рассматривается возможность включения в областной бюджет «Губернаторской программы по гармонизации межнациональных отношений в Ярославской области на 2006 год», в рамках которой предусмотрен «конфессиональный» блок. Какие результаты принесет реализация новых программ, покажет время, если намерения по их запуску воплотятся в жизнь.

Следует отметить, что на данный момент проблема низкой эффективности взаимодействия региональных органов власти с религиозными организациями (в частности с мусульманскими общинами) является следствием реализации принципа «Работать с теми, кто на виду». В результате такого подхода складывается сугубо благоприятная, но не всегда соответствующая действительности картина этноконфессиональных отношений в регионе. На наш взгляд, внимание к внешней стороне дела не должно затмевать истинную суть происходящих процессов, поэтому при разработке целевых программ необходимо иметь в виду, что мероприятия всегда вторичны по отношению к исследовательским и аналитическим процедурам.

Итоги. В заключение необходимо повторить, что поднятая нами тема нуждается в дальнейшем, более глубоком исследовании. Для полного понимания характера политического участия и оценки конфликтного потенциала религиозных организаций в России необходимо провести обследования объединений приверженцев различных конфессий, причем эти процедуры должны носит регулярный характер и являться составляющей единой системы мер, направленных на реализацию Концепции государственной национальной политики. В то же время, на наш взгляд, политика государства в отношении религиозных организаций (в частности мусульманских общин) должна носить регионально ориентированный характер, так как даже ситуации в соседних областях, как правило, отличаются разной степенью сложности.

Относительно оценки влияния «исламского фактора» на социально-политическую обстановку в регионах Центральной России можно отметить следующее:

• мусульманские общины регионов ЦФО на данном этапе своего развития находятся в процессе институциализации, поэтому пока рано делать выводы о наличии определенных политических приоритетов в их деятельности, хотя, анализируя опыт стран Западной Европы и США, можно предположить, что увеличение числа мигрантов – «этнических мусульман» может сильно повысить политическую роль и значение этих объединений, о чем говорят и наши эксперты;

• роль религии в жизни общества в принципе нельзя оценивать вне контекста существующей системы социальных, экономических и политических отношений. Религиозные убеждения являются важным сегментом мировоззрения значительной части граждан нашей страны, но влияние религии на поведение человека (в том числе и политическое) ни в коем случае нельзя абсолютизировать, поэтому представление о существовании «исламского фактора» как самостоятельного явления – скорее миф, чем реальность, что и подтверждают результаты опроса;

• межконфессиональные отношения, как правило, рассматриваются властями как аспект отношений межнациональных: с одной стороны – это соответствует действительности, а с другой – помогает не привлекать ненужного внимания общественности к мировоззренческой природе некоторых межнациональных противоречий;

• основной проблемой, выявленной в процессе исследования, является средний, а порой даже низкий уровень информационного обеспечения деятельности органов власти, направленной на регулирование этноконфессиональных отношений. Исправить ситуацию могут только стимулирование информационного обмена между различными государственными структурами и проведение специальных научных исследований в данной области.

ПРИЛОЖЕНИЕ

К вопросу о сущности понятия «мусульманская община»

В последнее время словосочетание «мусульманская община» стало все чаще появляться в лексиконе СМИ и экспертного сообщества, но его определение применительно к российской действительности в научной литературе отсутствует, что влечет за собой возникновение множества различных, а порой и заведомо спекулятивных трактовок.

Предлагаемая вашему вниманию методологическая зарисовка может быть особенно полезна в работе органов государственной власти, занимающихся разработкой программ, направленных на оптимизацию межконфессиональных отношений в различных регионах страны на этапе операционализации понятий, являющемся одной из самых важных составляющих любой проектной деятельности.

Термин «община» имеет в исламе особое специфическое значение. С помощью него в Коране обозначены отдельные сообщества людей (не обязательно мусульман), объединенных общей религией. Это еще раз фокусирует наше внимание на том факте, что конфессиональная принадлежность традиционно выступает в исламе как основной идентификационный признак человека. Исследователи отмечают, что в мусульманских странах вплоть до XIX века причастность к интернациональной общине верующих (Умме ал-ислам) была приоритетнее национального гражданства, что нашло отражение в различных современных версиях идеологии панисламизма. В настоящее время термин «умма» продолжает употребляться как для обозначения автономных религиозных общин , так и для наименования региональных, страновых и интернациональных сообществ мусульман. В качестве примера второго случая употребления данного термина можно привести название книги Г. Р. Газиевой и С. А. Мелькова «Мусульманская умма в современном российском обществе».

Относительно российской социально-политической действительности понятие «мусульманская община» можно трактовать в широком и узком смысле. В первом значении это – духовное сообщество всех мусульман России (что ближе к классическому понятию «умма»); во втором – локальное объединение верующих, проживающих на определенной территории (например «махалля» у татар), официально зарегистрированное или неформальное. Для российского публичного языка характерно частое смешение этих трактовок, что, в частности, можно увидеть на примере текста «Основных направлений деятельности ДУМ РТ в 2002-2006 гг.», в котором среди стратегических направлений работы организации заявлено «формирование мусульманской общины» , при этом не уточняется, идет ли речь о республиканской или всероссийской мусульманской общине.

В то же время при анализе форм политической активности и характера политической культуры российских мусульман, а также при разработке государственных программ, направленных на оптимизацию межконфессиональных отношений, на мой взгляд, более эффективно использовать термин «мусульманская община» в его более узком смысле.

В своих рассуждениях я исхожу из посылки, что наиболее активные верующие, на формирование политических предпочтений которых влияют догматы ислама, стремятся к общению с единоверцами и коллективному выражению своих интересов, но, как правило, объединения граждан, основанные на этих мотивах, носят локальный характер. При этом важным обстоятельством является то, что выявление объединений, в основе создания которых лежит принадлежность их членов к исламу, возможно с помощью доступного исследовательского инструментария, в то время как влияние религии на настроения латентно верующих категорий населения практически не поддается диагностике. Еще одним доводом в пользу локально-территориальной трактовки определения «исламская община» является высокая вероятность того, что при возникновении политической напряженности, затрагивающей интересы российских мусульман, «лидерами мнений» данной целевой аудитории останутся люди, активно участвующие в религиозной жизни, то есть формальные или неформальные лидеры нынешних религиозных общин.

Надо отметить, что деятельность и качественные характеристики конкретных мусульманских общин формируют представление «внешней» и «внутренней» общественности о российской мусульманской общине в целом, хотя в это абстрактное объединение, с точки зрения, идеологов всемирного единства «мусульманской нации», входят не только члены локальных религиозных объединений, но и многие верующие, не являющиеся их членами.

Представление о мусульманской общине как о локальном объединении верующих находит свое отражение в научной литературе. Данную точку зрения поддерживает Р. Мухаметшин, характеризуя мусульманскую общину как самостоятельную религиозно политическую единицу , С. Червонная , В. Рагузин и ряд других ученых. В своем исследовании В. Н. Рагузин выделяет межобщинный уровень в качестве отдельной ступени анализа этноконфессиональных отношений. Основой для выделения общин у данного исследователя выступает этнический признак, хотя он признает влияние религиозного фактора на их возникновение. Он также отмечает, что этноконфессиональные общины преимущественно существуют в статусе неформальных объединений, хотя при определенных обстоятельствах могут оформить свое единство организационно. Для мусульманских общин формальным поводом институционализации, как правило, является строительство или восстановление мечетей, так как низовые ячейки верующих традиционно формируются вокруг молельных домов.

Состав, территория влияния и интересы общины всегда определенны: она обладает высокой степенью самостоятельности, персонально ориентирована на своего лидера (лидеров) и несет в себе черты этнических особенностей и стиля межличностных взаимоотношений членов данной группы. Поэтому относительно всей совокупности мусульманских общин России с учетом серьезных противоречий, существующих внутри российской уммы, более корректно употреблять понятие «сообщество». В российской языковой практике термин «сообщество», как правило, является синонимом термина «неформальное объединение», в качестве примеров можно привести такие словосочетания, как «преступное сообщество» и «сетевое сообщество». Структура диаспор также позволяет некоторым исследователям говорить о них как о сообществах .

Сообщество представляет собой объединение по какому-либо одному родовому признаку, например, «студенческое сообщество», «сообщество российских трейдеров» и т. п. По сравнению с общиной для сообщества характерен более высокий уровень открытости для проникновения новых членов, отсутствие жесткой привязки к определенной территории, менее иерархизированная структура. «Сообщество» является более широким понятием по отношению к понятию «община», так как может обозначать совокупность отдельных общин.На основании приведенных рассуждений можно сформулировать принцип выделения мусульманских общин в контексте российских политических реалий: «Если определенная группа граждан идентифицирует себя в первую очередь по факту принадлежности к исламу, а не к определенному этносу, российскому обществу, политической партии или другому объединению, данная группа может быть определена как «исламская община» вне зависимости от того, зарегистрирована она официально или нет». При этом важно отметить, что самоидентификация с исламом не исключает самоидентификации по гражданскому или иному признаку, здесь речь идет о ранжировании этих факторов по степени важности.

Сообщество российских мусульман неоднородно по ряду показателей, важнейшие из которых:

• этнический состав,

• мировоззренческие ориентации,

• степень интеграции в российское общество.

Гетерогенность российской уммы косвенно демонстрирует провал происламских политических организаций на парламентских выборах 1996 и 1999 гг., свидетельствующий о том, что центростремительные тенденции в сообществе российских мусульман крайне малы, несмотря на попытки ряда представителей религиозной элиты изобразить видимость его единства. Вследствие описанных обстоятельств нельзя говорить о выработке универсальной линии государственно-исламских отношений в современной России. Напротив – необходимо разрабатывать комплекс отдельных регионально-ориентированных стратегий в этой сфере, адаптированных к специфике конкретных групп верующих, на основе глубокого изучения обстановки в субъектах Федерации.

Вопреки устоявшейся точке зрения в существующих социально-политических условиях децентрализацию российской уммы, на мой взгляд, следует оценивать как положительное явление. Это обстоятельство служит естественным препятствием на пути формирования внутри нашей страны влиятельных исламистских объединений, тем более что общинная организация религиозной и мирской жизни является наиболее естественной формой бытования ислама с момента его возникновения. Проекты, содержащие предложения по объединению российских мусульман в рамках единой религиозно-бюрократической организации, наличие которой якобы повысит контроль со стороны государства за деятельностью религиозных общин, во-первых, вызывают сомнения с точки зрения реализации положений федерального закона «О свободе совести и религиозных объединениях», а во-вторых, технологически неэффективны в связи с гетерогенностью ислама. В частности, попытка создания мусульманского общегосударственного совещательного органа была предпринята во Франции по инициативе Министерства внутренних дел (Французский мусульманский совет). Начинание успехом не увенчалось, обеспечив лишь формальное представительство лидеров мусульманских общин и не снизив число конфликтов на этноконфессиональной почве. Так зачем повторять ошибки европейских стран и актуализировать тему, на данный момент находящуюся на периферии общественного сознания?

Мария ФИЛЬ

Общенациональный научно политический журнал «Власть», ноябрь 2005